Смотреть больше слов в «Биографическом словаре»
— известный профессор истории русской литературы, по происхождению эстляндский немец, сын гапсальского таможенного чиновника и его жены, урожденной баронессы Унгерн-Штернберг. Род. 4 августа 1833 г. в Гапсале и был окрещен по лютеранскому обряду, с именем Оскар. Трех лет остался круглым сиротой и был взят на воспитание нежно любившей его женой дяди, русской по происхождению. Ему дали превосходное домашнее образование. Детство и юность его прошли в Вильно и Варшаве. Столкновения национальностей и вер наводили рано развившегося мальчика на размышления о преимуществах той или другой религии; раннее путешествие за границу тоже содействовало выработке определенного мировоззрения. Под влиянием жившего тогда в Вильно архимандрита Платона, впоследствии митрополита киевского, оно склонилось в сторону православия, к которому М. вполне сознательно присоединился 15-ти лет от роду. После вторичного путешествия за границу, М. в 1851 г. блестяще выдержал вступительный экзамен в спб. университет и поступил на историко-филологический факультет. В 1855 г. он окончил курс кандидатом и стал готовиться к магистерскому экзамену. Он уже заявил себя тогда в печати стихотворением "На смерть Жуковского" в "Северной Пчеле" (1852 г.), патриотической драмой "Подвиг матери", которая в 1854 г. была поставлена в Михайловском театре и по настроению времени имела успех, исторической драмой в стихах "Конрадин" и печатавшимися в "Ж. М. Н. Пр." "Историческими очерками поэзии". Последние вошли в известную диссертацию его — "О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных" (СПб., 1858). Чисто научные достоинства диссертации весьма малы. Уже самый выбор задачи — обозреть в небольшом исследовании (294 стр.) руководящие идеи литературы всех времен и народов, начиная с древнеиндийской — вел к поверхностности и предвзятости. Материал магистрант брал не из первоисточников, а из руководств и пособий и, по преимуществу, из книги гегельянца Розенкранца: "Die Poesie und ihre Geschichte" — книги устаревшей и по материалу, и по стремлению к отысканию абсолютных мерок.В конце 50-х гг. в науке уже прочно установилось сознание, что нельзя судить с позднейшей точки зрения явления предыдущих эпох; М. же, следуя методу Розенкранца, не только рассматривал, но и <span class="italic">судил</span>, и раздавал аттестации дохристианским литературам с точки зрения христианства. Не обинуясь, например, он объявлял греческую мифологию и литературу безнравственными. Не в отсутствии исторической точки зрения лежала, однако, причина неудовольствия, возбужденного книгой М. Научные недостатки ее, главным образом ее ложное отношение к народному эпосу, были указаны А. А. Котляревским в "Атенее", но публика не читала этой рецензии малораспространенного журнала. Имя М. стало притчей во языцех после необыкновенно резкой рецензии Добролюбова в "Современнике" ("Сочинения", т. II). Добролюбов почти не коснулся научной стороны диссертации; он сосредоточил свое негодование на общественном ее значении, на ее проповеди аскетического самоотвержения и подавления своей личности. Эта проповедь в устах М. была выражением его истинно-благородной натуры и пророческой программой всей его остальной жизни, полной действительного самоотвержения и ограничения до минимума своих личных потребностей. Но прекрасные качества духовной личности М. стали общеизвестными только много лет спустя, когда студенты разнесли повсюду рассказы об идеальной доброте этой "евангельской души". Добролюбов ничего не знал о М. лично; он судил только автора слабой диссертации, стиль которой, вследствие недостатка таланта, превратил искреннее воодушевление автора в риторическую надутость. Ему показалось, что он имеет дело с карьеристом себе на уме, фарисейски говорящим о самоотречении, чтобы под этим флагом провести молчалинство и угодливое преклонение перед авторитетом. Добролюбов с ужасом предвидел, что когда-нибудь этот "проповедник умеренности и аккуратности" займет кафедру и с высоты ее будет провозглашать принципы, следовать которым значило бы "напрасно позорить свое существование". Ошеломляющая рецензия "Современника" является одним из важнейших событий в жизни М. При огромном распространении сочинений Добролюбова и почти полном незнакомстве с писаниями Миллера, ютившимися в самых нераспространенных изданиях, все, вплоть до середины 70-х гг., имели представление о М. только по этой рецензии. В первые годы после ее появления от мнимого ретрограда и гасильника буквально отворачивались при встречах; ни один журнал не принял его возражений на рецензию. Когда ему в 1859 г. предложили прочитать в зале 2-й гимназии публичную лекцию по случаю юбилея Шиллера, он сам поставил условием, чтобы на входных билетах не было его имени. Только 5 лет спустя учебное начальство, в то время очень чувствительное к общественному мнению, с большой неохотой согласилось утвердить его приват-доцентом с.-петербургского университета, а сам лектор всходил на кафедру с опасением, что молодежь его освищет.<br><p>В начале 60-х гг. круг занятий М. резко меняется. Выходившие тогда собрания народных песен Киреевского и Рыбникова явились для него новым откровением. Он надолго отдается изучению народной словесности, становится горячим апологетом ее и вместе с тем убежденным народником, для которого все народное священно. Это восторженное отношение Миллера к народной словесности находится в органической связи с господствовавшим в 60-х гг. мифологическим толкованием народного творчества (см. Эпос), когда во всякой подробности былин и песен усматривалась глубочайшая сокровенная символизация. Способность мыслить критически и строго научно никогда не была сильной стороной М., и он себя чрезвычайно привольно чувствовал, примыкая к методу более поэтического, чем научного исследования, где домыслы исследователя могли развернуться с полной свободой и где двух-трех сближений было достаточно, чтобы создавать весьма стройные, хотя и столь же произвольные объяснения. М. довел увлечения мифологической школы до последних крайностей; огромная докторская диссертация его "Илья Муромец и богатырство Киевское" (СПб., 1870), несмотря на массу труда, в нее вложенного, на громадный и впервые собранный здесь сравнительный материал, в настоящее время никакого серьезного значения не имеет. Научной ценности диссертации, не меньше ее увлечений солнечно-грозовым толкованием народной поэзии, вредило стремление автора показать нравоучительную сторону былинного эпоса. Не сознавая полного противоречия между толкованием мифологическим, отбрасывающим зарождение былин до отдаленнейшей, доисторической древности, М. тому же самому эпосу давал толкование бытовое, как выразителю русских народных идеалов вообще. Тот же Илья Муромец, бой которого с сыном будто бы означает, что "бог-громовник, производя, т. е. порождая, тучи, с другой стороны, их же уничтожает", непостижимым логическим скачком является вместе с тем у М. олицетворением глубины понимания русским народом сущности христианства, как религии заботы о ближнем <span class="bold"> </span> и о правде. Диссертации предшествовал учебник: "Опыт исторического обозрения русской словесности" (2-е изд., СПб., 1865), доведенный до монгольского периода, с отдельной хрестоматией к нему (2-ое изд., СПб., 1866). При всех своих мифологических крайностях "Опыт" сослужил большую службу тем, что впервые вводил в преподавание подробное ознакомление с народной словесностью. В конце 70-х годов М. энергично полемизировал с В. В. Стасовым по вопросу о возможном происхождении былин.<br></p><p>Изучение народной словесности сделало М. убежденным приверженцем славянофильства, но славянофильства в его первоначальном, идеалистическом виде, свободном от казенного патриотизма. Если М. с восторгом относился к древней Руси, то потому, что видел в ней господство общинного духа, "народосоветие" и торжество истинно христианских начал. Он молитвенно относился к реформам Александра II, мотивируя свое благоговение формулой адреса старообрядцев: "в твоей новизне старина наша слышится". На точку зрения старого славянофильства и его любви к свободе становился М. и в своей очень видной деятельности по славянскому комитету. Энергичный член совета, в 70-х гг. даже товарищ председателя, М. мало подходил к общему составу этого общества; его терпели, потому что он был популярный оратор, привлекавший на общие собрания большую публику, и притом публику необычную, равнодушную или даже враждебную к общему направлению комитета, но отзывчивую к искреннему призыву М. братски придти на помощь угнетенным единоплеменникам. Речи и статьи его по славянскому вопросу собраны в книге "Славянство и Европа" (СПб., 1877). Главный тезис ее: "Общинность и равноправность — вот она славянская правда". Верный этому девизу, М. никогда не превращал славянофильство в русофильство и даже в польском вопросе радикально расходился с Катковым: его защиту "реальных интересов" России М. считал "грубым материализмом". Отношение М. к Каткову лучше всего, вообще, характеризует коренное отличие мировоззрения М. от патриотизма известного пошиба. Направление "Московских Ведомостей" всегда было глубоко несимпатично гуманному профессору; он никогда не стучался в двери катковских изданий, хотя его там очень охотно печатали бы, а он очень нуждался в органе, где бы помещали его статьи. Желание разграничить славянофильство от Каткова было причиной тяжелого удара, постигшего М. незадолго до смерти. Когда Катков летом 1 887 г. умер, М. одну из первых же лекций осеннего семестра 1887 г. посвятил "Славянофилам и Каткову", в которой резко охарактеризовал стремление Каткова "свести Россию с пути освобождения ее народных и общественных сил". Появление лекции в "Русском Курьере" (1887, № 267) повело за собой отставку М., которого около этого же времени подверг систематическому преследованию "Гражданин".<br></p><p>С выходом в 1870 г. докторской диссертации, чисто научная деятельность М. почти заканчивается и не идет дальше рецензий и небольших заметок. В 70-х и 80-х гг. М. главным образом посвящает свою литературную деятельность работам критического характера. В ряду их наибольшей известностью пользуются "Русские писатели после Гоголя", первоначально составившиеся из прочитанных в 1874 г. с большим успехом публичных лекций. "Русские писатели" выдержали 4 все разраставшихся издания. Последнее (1890) рассматривает произведения Тургенева, Достоевского, Гончарова, Писемского, Салтыкова, Толстого, Сергея Аксакова, Мельникова и Островского. Успех этой книги по преимуществу объясняется отсутствием у нас систематических обозрений новейшей русской литературы, сами же по себе достоинства книги невелики. Критическим талантом М. не обладал; писал он, при всей своей искренности и душевной теплоте, вяло и бледно, а главное, не было у него самостоятельной точки зрения на разбираемых писателей и в каждом этюде он подчинялся одному какому-нибудь властному критику. Этими руководителями были то Страхов, то Аполлон Григорьев, а то и Добролюбов. Разбирает М. наших корифеев, совершенно оставляя в стороне их непосредственно литературные достоинства и рассматривая исключительно общественное содержание и значение их произведений. Всего больше преклоняется он (в позднейших изданиях) перед Достоевским. В сфере новейшей русской литературы М. принадлежит также множество разбросанных по разным журналам этюдов об Алексее Толстом, Майкове, Полонском, Гаршине, Надсоне, Мережковском, Минском, Щеглове и др. и отдельная книжка "Глеб Ив. Успенский. Опыт объяснительного изложения его сочинений" (СПб., 1889).<br></p><p>Лучшая часть духовного наследия М. — память о нем как о профессоре и самоотверженном друге университетской молодежи. Заняв в 1863 г. кафедру (до 1870 г. в качестве доцента), он явился на ней одним из виднейших представителей того типа профессоров-учителей правды, во главе которых стоит Грановский. Не ударяясь в узкую и сухую специализацию, он в своих лекциях сумел соединить содержательность со стремлением провести в сознание слушателей начала истинного человеколюбия и продуманной любви к родине и народу. Курсы его были всего менее банальны. Он первый стал останавливаться с особенной подробностью на народной литературе, первый вводил в свои курсы и литературу раскольничью, которую до него профессора словесности совсем игнорировали. Из явлений древнерусской духовной жизни он особенно выдвигал такие эпизоды, как, например, борьба между суровыми формалистами-последователями Иосифа Волоцкого и проникавшими в суть христианского учения "заволжскими старцами". Лектор М. был блестящий, хотя и в приподнятом стиле; слушать его часто собирались студенты со всех факультетов. Практическая деятельность М. на пользу студентов беспримерна и стоит совершенно особняком. Главный деятель и основатель общества вспомоществования студентам спб. университета, он отдавался ему с полным забвением своих собственных интересов. Дверь его квартиры в течение всего дня была открыта для всех нуждающихся; он никогда не сердился, от какой бы спешной работы его ни отрывали, и всегда с той же сердечной ласковостью выслушивал просителей. Помогал он всеми способами: и хлопотами в разных учреждениях, и приисканием занятий, и пристраиванием рукописей в редакциях, и писанием рекомендательных писем, а чаще всего деньгами. Он твердо держался правила: лучше дать десяти недостойным, чем отказать одному достойному. Доброта его была всем известна, ей широко пользовались и злоупотребляли; часто он совершенно истощал свои скромные, но для одинокого человека все-таки немалые средства. В этих случаях, не имея фактической возможности помочь, он глубоко страдал. Сохранился рассказ, как в одну из таких минут безденежья он дал совершенно незнакомому ему студенту-просителю для заклада свой профессорский фрак. М. умер от разрыва сердца 1 июня 1889 г.<br></p><p>Наиболее обстоятельная биография М. написана Б. Б. Глинским (СПб., 1890; приложена и к 4 изд. "Русский Писатель"). Список его трудов составлен И. А. Шляпкиным (СПб., 1889). <span class="italic"><br><p>С.</p></span> <span class="italic">Венгеров. </span><br></p>... смотреть
Миллер Орест Федорович [23.7(4.8).1833, Хаапсалу, ныне Эстонская ССР, — 20.5(1.6).1889, Петербург], русский фольклорист, литературовед. Окончил историк... смотреть
(23.VII.(4.VIII).1833, Гапсаль Эстлянд. губ. — 20.V.(1.VI).1889, Петербург) — литературовед, фольклорист, критик и переводчик. Ок. ист.-филол. ф-т Петерб. ун-та (1855). В 1858 защитил магистерскую дис. «О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных», в 1870 — докт. дис. «Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство Киевское». С 1864 — приват-доцент, в 1870—88 — проф. каф. рус. словесности Петерб. ун-та; с 1878 преподавал, кроме того, на петерб. Высших жен. курсах. Автор работ по рус. и слав. фольклору и истории лит-ры.<p><span class="page">253</span></p><p class="text10k">Впервые М. обратился к С. в 1862, когда в «Хрестоматии», изданной как приложение к его «Опыту исторического обозрения русской словесности» (переиздана в 1865—66) он поместил текст С. с параллельным стихотв. переводом. Древнерус. текст приведен по изд. «Сказаний русского народа» <i>И. Сахарова</i>, перевод же составлен из фрагментов переводов <i>Н. В. Гербеля</i>, <i>Л. А. Мея</i> и <i>И. И. Козлова</i>. Под текстом помещены обширные лексич., ист. и палеогр. комм. самого исследователя или ученых, точку зрения которых он разделял (<i>Ф. И. Буслаева</i>, <i>Д. Н. Дубенского</i>, <i>М. А. Максимовича</i> и др.). В примеч. к тексту М. отметил: «„Слово о полку Игореве“ напечатано у меня вполне, за исключением только немногих мест, кажущихся мне решительно темными» (Хрестоматия. СПб., 1866. С. 337). Помимо текста и перевода С. исследователь поместил «для сравнения» рассказ о походе Игоря из Ипат. лет.</p><p class="text10k">В «Опыте исторического обозрения русской словесности» М. изложил кратко свой взгляд на С. как памятник переходный от нар. творчества к личному и художественному: «Певец „Слова о полку Игореве“ был уже — личность, почувствовавшая потребность и способность сама себя высказать» (С. 371—372), С. — «как повесть — оно эпическое, как выражение души самого певца — лирическое произведение» (С. 371). Одновременно с лиризмом М. отмечал характерную для С. верность действительности: автор, по его мнению, «сознательно, умышленно хочет быть историческим» (С. 357). Указывая на обилие мифол. элементов в С., ученый связывал этот факт с песнями «вещего» Бояна, внука Велеса, «старинного славянского бога, от которого, вероятно, в старину производили себя у нас все певцы» (С. 356). М. впервые сопоставил С. с Краледворской рукописью.</p><p class="text10k">В предисл. к своему диссертац. исследованию «Сравнительно-критические наблюдения...» М. отметил, что в отличие от былин «в „Слове о полку Игореве“ нет уже и тени чего-либо богатырского, мало даже и чисто эпического» (С. XII), поэтому он оценил как несостоят. попытку П. Н. Полевого сопоставить С. с ярким и выпуклым герм. эпосом в его книге «Опыт сравнительного обозрения древнейших памятников народной словесности германской и славянской» (СПб., 1864).</p><p class="text10k">В статье «О древнерусской литературе...» М. отметил ценность известной приписки в псковском Апостоле 1307 (см. <i>Домид</i>), которую он охарактеризовал как использование образного выражения из С. в применении к событиям нач. XIV в. В работе «Великорусские былины и малорусские думы» исследователь подчеркнул связь памятника с укр. думами и отметил наличие в С. идеи служения земле, которая была распространена в княж. дружинах того времени.</p><p class="text10k">В сент. 1877 вышла в свет рец. М. на книгу <i>В. Ф. Миллера</i> «Взгляд на Слово о полку Игореве», в которой наиболее полно отразились основные идеи рецензента. М. в целом критически воспринял концепцию своего однофамильца, отрицая подражательность С. и его ориентацию на визант.-болг. образцы: по его мнению, Вс. Миллер построил сопоставление С. и повести о Дигенисе Акрите без достаточного обоснования выбора произведения для сравнения, сближая не особенные, а довольно распространенные, общие черты, присущие мн. др. лит. памятникам. При этом исследователь не отвергал некоторых частных наблюдений и выводов своего оппонента: «Повторяю: я нисколько не отрицаю и этих последних (книжно-риторических</p><p><span class="page">254</span></p><p class="text10">приемов. — <i>Т. Р.</i>), не отрицаю книжной болгарско-византийской струи в нашем поэтическом „Слове“, и наконец даже некоторых положительных его сходств хотя бы и с „Дигенисом“. Но нагромождение доказательств его заимствованности на основании бесконечного теребления этого скучнейшего „Дигениса“ невольно заставляет спросить: „Чего ради гибель сия бысть?“» (Еще о взгляде... С. 43).</p><p class="text8kot"><i>Соч.</i>: Опыт исторического обозрения русской словесности с хрестоматиею, расположенною по эпохам. СПб., 1865. Ч. 1, вып. 1 (От древнейших времен до татарщины). С. 356—374; Хрестоматия к опыту исторического обозрения русской словесности. Ч. 1, вып. 1 // Учитель. 1862 (переизд.: СПб., 1866. С. 311—342); Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство Киевское. СПб., 1869. С. XI—XII; О древнерусской литературе по отношению к татарскому игу // Древняя и Новая Россия. СПб., 1876. Год 2. № 5. С. 54; Великорусские былины и малорусские думы // Тр. III Археол. съезда. Киев, 1876. С. 1, 13, 15; Еще о взгляде В. Ф. Миллера на Слово о полку Игореве // ЖМНП. 1877. Сент. С. 37—61; Новые домыслы учения о заимствованиях // РФВ. 1879. № 4. С. 233—241; Рец. на кн.: <i>Барсов Е. В.</i> «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси // ЖМНП. 1888. Сент. С. 174—201.</p><p class="text8k"><i>Лит.: Смирнов</i>. О Слове. I. С. 128—131; <i>Барсов</i>. Слово. Т. 1. С. 17, 18, 24, 25, 137, 350, 392—394; <i>Жданов И. Н.</i> Литература «Слова о полку Игореве» // Соч. СПб., 1904. Т. 1. С. 411—412; <i>Архангельский А. С.</i> Введение в историю русской литературы. Пг., 1916. Т. 1. С. 297—298; <i>Головенченко — 1955</i> (по указателю).</p><p class="text8k">КЛЭ; СДР; <i>Булахов</i>. Энциклопедия.</p><p class="podpis">Т. Р. Руди</p>... смотреть
МИЛЛЕР Орест Федорович (1833-89) - российский литературовед, фольклорист. Сторонник мифологической школы в литературоведении. В 1870-87 профессор Санкт-Петербургского университета. Сочинение "Славянство и Европа" (1877), статьи об А. Н. Островском, Ф. М. Достоевском, И. А. Гончарове.<br>... смотреть
МИЛЛЕР Орест Федорович (1833-89), российский литературовед, фольклорист. Сторонник мифологической школы в литературоведении. В 1870-87 профессор Санкт-Петербургского университета. Сочинение "Славянство и Европа" (1877), статьи об А. Н. Островском, Ф. М. Достоевском, И. А. Гончарове.... смотреть
МИЛЛЕР Орест Федорович (1833-89) , российский литературовед, фольклорист. Сторонник мифологической школы в литературоведении. В 1870-87 профессор Санкт-Петербургского университета. Сочинение "Славянство и Европа" (1877), статьи об А. Н. Островском, Ф. М. Достоевском, И. А. Гончарове.... смотреть
историк русской литературы. Родился 4 августа 1833 г. в Гапсале, в немецкой семье, и был окрещен по лютеранскому обряду, с именем Оскар. Трех лет остался круглым сиротой и был взят на воспитание женой дяди, русской по происхождению. Получил превосходное домашнее образование. Под влиянием архимандрита Платона (впоследствии митрополита киевского), Миллер, 15 лет от роду, вполне сознательно присоединился к православию. Окончил курс историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Еще раньше написал стихотворение *На смерть Жуковского* (в *Северной Пчеле*, 1852), патриотическую драму *Подвиг матери*, историческую драму в стихах *Конрадин*. Его *Исторические очерки поэзии*, печатавшиеся в *Журнале Министерства Народного Просвещения*, вошли в известную диссертацию его: *О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных* (Санкт-Петербург, 1858). Научные достоинства диссертации весьма малы. Уже самый выбор задачи - обозреть в небольшом исследовании руководящие идеи литературы всех времен и народов, вел к поверхностности и предвзятости. Материал взят не из первоисточников, а их руководств и пособий, по преимуществу - из книги гегельянца Розенкранца: *Die Poesie und ihre Geschicgte*. Следуя методу Розенкранца, Миллер раздавал аттестации дохристианским литературам с точки зрения христианства, не обинуясь, например, объявляя греческую мифологию и литературу безнравственными. Научные недостатки книги, главным образом, ее ложное отношение к народному эпосу, были указаны А.А. Котляревским в *Атенее*. Имя Миллера стало притчей во языцех после необыкновенно-резкой рецензии Добролюбова в *Современнике* (*Сочинения*, т. II). Негодование Добролюбова книга Миллера возбудила проповедью аскетического самоотвержения и подавления своей личности. Эта проповедь в устах Миллера была выражением его истинно-благородной натуры, но Добролюбов не знал Миллера лично и судил только слабую диссертацию, риторически надутый стиль которой заслонял искреннее воодушевление автора. Критику показалось, что он имеет дело с карьеристом, фарисейски говорящим о самоотречении, чтобы под этим флагом провести угодливое преклонение перед авторитетом. При огромном распространении сочинений Добролюбова и почти полном незнакомстве с писаниями Миллера, ютившимися в самых нераспространенных изданиях, все, до середины 70-х годов, имели представление о Миллере только по этой рецензии. Ни один журнал не принял возражений Миллера на рецензию. Когда ему в 1859 г. предложили прочитать в зале 2-й гимназии публичную лекцию по случаю юбилея Шиллера, он сам поставил условием, чтобы на входных билетах не было его имени. Только 5 лет спустя учебное начальство с большой неохотой согласилось утвердить его приват-доцентом Санкт-Петербургского университета. В начале 60-х годов круг занятий Миллера резко изменился. Выходившие тогда собрания народных песен Киреевского и Рыбникова явились для него новым откровением. Он отдался изучению народной словесности; все народное стало для него священным. В 60-х годах господствовало мифологическое толкование народного творчества; во всякой подробности былин и песен усматривалась глубочайшая сокровенная символизация. Миллер довел увлечения мифологической школы до последних крайностей; огромная докторская диссертация его: *Илья Муромец и богатырство Киевское* (Санкт-Петербург, 1870), несмотря на массу труда, в нее вложенного, на громадный и впервые собранный здесь сравнительный материал, в настоящее время никакого научного значения не имеет. Ей вредило и стремление автора показать нравоучительную сторону былинного эпоса. Мифологическое толкование эпоса отбрасывало зарождение былин до отдаленнейшей, доисторической древности; это не помешало Миллеру дать эпосу толкование бытовое, признать его выразителем русских народных идеалов. Тот же Илья Муромец, бой которого с сыном будто бы означает, что *бог громовник, производя, т. е. порождая тучи, сам их уничтожает*, путем логического скачка является, вместе с тем, у Миллера олицетворением глубины понимания русским народом сущности христианства, как религии заботы о ближнем и о правде. Диссертации предшествовал учебник: *Опыт исторического обозрения русской словесности* (2-е изд., Санкт-Петербург, 1865), доведенный до монгольского периода, с отдельной хрестоматией к нему (2-е изд., Санкт-Петербург, 1866). При всех своих мифологических крайностях, *Опыт* сослужил большую службу, впервые введя в преподавание подробное ознакомление с народной словесностью. В конце 70-х годов Миллер энергично полемизировал с В.В. Стасовым по вопросу о возможном происхождении былин. Изучение народной словесности сделало Миллера приверженцем славянофильства, в его первоначальном идеалистическом виде, свободном от казенного патриотизма. Если Миллер с восторгом относился к древней Руси, то потому, что видел в ней господство общинного духа, *народосоветие* и торжество истинно-христианских начал. Он молитвенно относился к реформам Александра II , мотивируя свое благоговение формулой адреса старообрядцев: *в твоей новизне старина наша слышится*. На точку зрения старого славянофильства и его любви к свободе становился Миллер и в своей очень видной деятельности по славянскому комитету. Энергичный член совета, в 70-х годах даже товарищ председателя, Миллер мало подходил к общему характеру этого общества; его терпели, потому что он был популярный оратор, привлекавший на общие собрания большую публику, и притом публику необычную, равнодушную или даже враждебную к общему направлению комитета, но отзывчивую к искреннему призыву Миллера братски придти на помощь угнетенным единоплеменникам. Речи и статьи его по славянскому вопросу собраны в книге: *Славянство и Европа* (Санкт-Петербург, 1877). Главный тезис ее: *Общинность и равноправность - вот она, славянская правда*. Верный этому девизу, Миллер никогда не превращал славянофильство в русофильство и в польском вопросе радикально расходился с Катковым: его защиту *реальных интересов* России Миллер считал *грубым материализмом*. Направление *Московских Ведомостей* всегда было глубоко несимпатично Миллеру; он никогда не стучался в двери катковских изданий, хотя там очень охотно печатали бы его статьи. Желание разграничить славянофильство от Каткова было причиной тяжелого удара, постигшего Миллера незадолго до смерти. Когда Катков, летом 1887 г., умер, Миллер в одной из первых же лекций осеннего семестра 1887 г. резко охарактеризовал стремление Каткова *свести Россию с пути освобождения ее народных и общественных сил*. Появление лекции в *Русском Курьере* (1887, № 267) повело за собой отставку Миллера, которого около этого же времени подверг систематическому преследованию *Гражданин*. - С выходом в 1870 г. докторской диссертации чисто научная деятельность Миллера почти заканчивается и не идет дальше рецензий и небольших заметок. В 70-х и 80-х годах Миллер, главным образом, посвящает свою литературную деятельность работам критического характера. В ряду их наибольшей известностью пользуются *Русские писатели после Гоголя*, первоначально составившиеся из прочитанных в 1874 г. публичных лекций (5 изд.). Критическим талантом Миллер не обладал; он писал вяло и бледно, а главное, у него не было самостоятельной точки зрения на разбираемых писателей, и в каждом этюде он подчинялся одному какому-нибудь властному авторитету. Руководителями его были то Страхов , то Аполлон Григорьев , то Добролюбов. Он разбирает наших корифеев, совершенно оставляя в стороне их непосредственно-литературные достоинства и рассматривая исключительно общественное содержание и значение их произведений. Всего больше преклоняется он (в позднейших изданиях) перед Достоевским. Он написал еще множество разбросанных по разным журналам этюдов об Алексее Толстом , Майкове , Полонском , Гаршине , Надсоне , Мережковском , Минском , Щеглове и др., и книжку: *Глеб Ив. Успенский. Опыт объяснительного изложения его сочинений* (Санкт-Петербург, 1889). Лучшая часть духовного наследия Миллера - память о нем, как о профессоре и самоотверженном друге университетской молодежи. Занимая кафедру (до 1870 г. в качестве доцента), он явился на ней одним из виднейших представителей того типа профессоров-учителей правды, во главе которых стоит Грановский . Не ударяясь в узкую и сухую специализацию, он в своих лекциях сумел соединить содержательность со стремлением провести в сознание слушателей начала истинного человеколюбия и продуманной любви к родине и народу. Курсы его были всего менее банальны. Он первый стал останавливаться с особенной подробностью на народной литературе, первый вводил в свои курсы и литературу раскольничью, которую до него профессора словесности совсем игнорировали. Из явлений древнерусской духовной жизни он особенно выдвигал такие эпизоды, как, например, борьба между суровыми формалистами-последователями Иосифа Волоцкого и проникавшими в суть христианского учения *заволжскими старцами*. Лектор он был блестящий, хотя и в приподнятом стиле; слушать его часто собирались студенты со всех факультетов. Практическая деятельность Миллера на пользу студентов беспримерна и стоит совершенно особняком. Главный деятель и основатель общества вспомоществования студентам Санкт-Петербургского университета, он отдавался ему с полным забвением своих собственных интересов. Дверь его квартиры в течение всего дня была открыта для всех нуждающихся; он никогда не сердился, от какой бы спешной работы его ни отрывали, и всегда с той же сердечной ласковостью выслушивал просителей. Помогал он всеми способами: и хлопотами в разных учреждениях, и приискиванием занятий, и пристраиванием рукописей в редакциях, и писанием рекомендательных писем, а чаще всего - деньгами. Он твердо держался правила: лучше дать десяти недостойным, чем отказать одному достойному. Доброта его была всем известна, ей широко пользовались и злоупотребляли; часто он совершенно истощал свои скромные, но для одинокого человека все-таки не малые средства. В этих случаях, не имея фактической возможности помочь, он глубоко страдал. Сохранился рассказ, как в одну из таких минут безденежья он дал совершенно незнакомому ему студенту-просителю для заклада свой профессорский фрак. Миллер умер от разрыва сердца 1 июня 1889 г. Наиболее обстоятельная биография Миллера написана Б.Б. Глинским (Санкт-Петербург, 1890; приложена и к 1-му изд. *Русские Писатели*) Список его трудов составлен И.А. Шляпкиным (Санкт-Петербург, 1889). С. Венгеров. См. также статьи: Богатыри ; Васильчиков Александр Илларионович ; Галахов Алексей Дмитриевич ; Гастингс Мария (Хантинская) ; Гончаров Иван Александрович ; Достоевский Федор Михайлович ; Котляревский Александр Александрович ; Ламанский Владимир Иванович ; Майков Аполлон Николаевич ; Мельников Павел Иванович (Андрей Печерский) ; Надсон Семен Яковлевич ; Островский Александр Николаевич ; Писемский Алексей Феофилактович ; Подолинский Андрей Иванович ; Россия, разд. История русской литературы ; Россия, разд. История русской литературы (библиография) ; Россия, разд. Русская литература (1880-е и 1890-е годы) ; Салтыков Михаил Евграфович (Щедрин) ; Святогор ; Спешнев Николай Александрович ; Стасов Владимир Васильевич ; Толстой Алексей Константинович ; Успенский Глеб Иванович ; Фрейганг Андрей Васильевич ; Чурило Пленкович ; Шевченко Тарас Григорьевич ; Шеин Павел Васильевич ; Шляпкин Илья Александрович ; Щеголенок Василий Петрович .... смотреть